отбирают ли телефон в психбольнице

Источник

Насильное помещение в психиатрическую лечебницу

Мой отец постоянно угрожает насильно, безосновательно и незаконно поместить в психиатрическую лечебницу, хотя никаких противоправных действий я не совершаю. Что делать в экстренном случае, если за мной приедет бригада?

Всегда, во всех чрезвычайных ситуациях следует звонить в полицию по номеру 102 или мобильному номеру 112, на горячую линию 8 (800) 222-74-47 (бесплатный), +7 (495) 667-74-47.

Согласно ст. 1 Закона РФ от 02.07.1992 № 3185-1 «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» (далее – Закон о психиатрической помощи) психиатрическая помощь оказывается по основаниям и в порядке, которые установлены этим законом и другими законами Российской Федерации, и включает в себя психиатрическое обследование и психиатрическое освидетельствование, профилактику и диагностику психических расстройств, лечение и медицинскую реабилитацию лиц, страдающих психическими расстройствами. Психиатрическая помощь лицам, страдающим психическими расстройствами, гарантируется государством и осуществляется на основе принципов законности, гуманности и соблюдения прав человека и гражданина.

Согласно ч. 1 ст. 4 Закона о психиатрической помощи «психиатрическая помощь оказывается при добровольном обращении лица и при наличии его информированного добровольного согласия на медицинское вмешательство, за исключением случаев, предусмотренных настоящим Законом».

Согласно ч. 3 ст. 4 Закона о психиатрической помощи «лицо, обратившееся за оказанием психиатрической помощи, один из родителей или иной законный представитель лица, указанного в части второй настоящей статьи, имеют право отказаться от медицинского вмешательства или потребовать его прекращения, за исключением случаев, установленных настоящим Законом. Законный представитель лица, признанного в установленном законом порядке недееспособным, осуществляет данное право в случае, если такое лицо по своему состоянию не способно отказаться от медицинского вмешательства».

Согласно ч. 1 ст. 5 Закона о психиатрической помощи лица, страдающие психическими расстройствами, обладают всеми правами и свободами граждан, предусмотренными Конституцией Российской Федерации и федеральными законами. Ограничение прав и свобод граждан, связанное с психическим расстройством, допустимо лишь в случаях, предусмотренных законами Российской Федерации.

Согласно ч. 1 ст. 12 Закона о психиатрической помощи «лицо, страдающее психическим расстройством, один из родителей или иной законный представитель несовершеннолетнего в возрасте до пятнадцати лет или больного наркоманией несовершеннолетнего в возрасте до шестнадцати лет, законный представитель лица, признанного в установленном законом порядке недееспособным, если такое лицо по своему состоянию не способно отказаться от лечения, имеют право отказаться от предлагаемого лечения или потребовать его прекращения в порядке, установленном законодательством в сфере охраны здоровья, за исключением случаев, предусмотренных частью четвертой статьи 11 настоящего Закона. Законный представитель лица, признанного в установленном законом порядке недееспособным, извещает орган опеки и попечительства по месту жительства подопечного об отказе от лечения или его прекращении не позднее дня, следующего за днем указанных отказа от лечения или его прекращения».

Согласно ч. 1 ст. 47 Закона о психиатрической помощи действия медицинских работников, иных специалистов, работников социального обеспечения, врачебных комиссий, ущемляющие права и законные интересы граждан при оказании им психиатрической помощи, могут быть обжалованы по выбору лица, приносящего жалобу, непосредственно в суд, а также в вышестоящий орган (вышестоящему должностному лицу) или прокурору.

Таким образом, закон устанавливает принцип добровольности при оказании психиатрической помощи и необходимость информированного добровольного согласия граждан на медицинское вмешательство.

Источник

«Нормальные сюда не попадают»: как я провела пять дней в психбольнице

Объективно я психически здорова — и это не моё мнение, хотя, наверное, и мою оценку можно учитывать: я биолог по образованию, интересуюсь нейрофизиологией, психологией и психиатрией и сейчас изучаю их дистанционно. Здоровой меня считает специалистка, к которой я обращалась, — психотерапевт, психиатр и доктор наук. В психотерапии я пять лет, причин хватает — у меня в анамнезе и изнасилования в несовершеннолетнем возрасте, и жизнь с маленькой дочкой в ситуации постоянного домашнего насилия.

Год назад психиатр, выписывающая мне медикаменты, уехала. Город у нас небольшой – 100 тысяч человек, найти нового врача не так просто, и я решила обратиться за очередным рецептом на антидепрессанты в наш психоневрологический диспансер. Пришла в диспансерное отделение, которое в городе (сам ПНД гораздо дальше) — и в первый раз стало понятно, что бесполезно объяснять, почему необходимы и транквилизаторы, и антидепрессанты. Выписали только первые, а при повторном посещении поставили на учёт с диагнозом «тревожно-депрессивное расстройство».

Незадолго до карантина я пришла за очередным рецептом, но мне отказали. Сказали: «Пейте травки». На остатках психических сил я просидела два с половиной месяца взаперти с детьми, которые болели, потом ко всему этому добавилось несколько трагических событий, итог оказался закономерен: я провалилась в депрессивный эпизод с суицидальными мыслями, которые, впрочем, реализовывать не собиралась, но симптомы и тяжесть ситуации могла оценить. Жить дальше без лекарств было нельзя, и я снова отправилась к врачу в надежде выбить рецепт на антидепрессанты.

Вот тогда-то всё и закрутилось. Стоило мне сказать, что смертельно устала, у меня кончились силы и жить больше не хочется, как моментально вызывали скорую: мы-де не готовы нести за вас ответственность. То, что я приехала сама на машине, нормально отвечаю на вопросы и адекватно себя веду, никто уже не учитывал. Меня не осматривал психолог, а ведь есть методики определения и степени депрессивного состояния, и реальности суицида — я о них знаю. Фактически не было никакой диагностики — только испуг дежурного психиатра и заведующей.

Приехала скорая. Не то чтобы меня в неё затолкали, но и не уговаривали — просто поставили перед фактом: «Надо ехать». Сил сопротивляться не было: я была измотана, а прессовали меня несколько человек — тут и не всякий здоровый сможет отбиться. К тому же я думала, что в больнице разберутся, что я не суицидница, и на этом всё закончится. Наивная!

В машине мне сунули какие-то документы на подпись — я даже не успела толком их прочитать. Пока ехали, успела написать своей психологине и мужу, что меня везут в психоневрологический диспансер.

Диагностики не было и в приёмном покое. Лечащего врача — а видела я его только один раз при поступлении — больше интересовало моё мировоззрение, чем симптомы: например, он подробно расспрашивал, почему я собираюсь поехать учиться за границу.

Мне сказали, что если я не подпишу согласие на госпитализацию, то его получат через суд — а он всегда становится на сторону больницы — и меня запрут на полгода. Я спросила врача, а есть ли у него какие-то другие способы убеждения, кроме угроз, и тогда он начал рассказывать, что ничего страшного, всё будет хорошо. Мол, в отделении мне будет удобно, я смогу остаться в своей одежде, выходить курить, в выходные приедут родственники. Когда я спросила, а чем меня, собственно, будут лечить, ответил: «Давайте, вы у нас хотя бы одну ночь проведёте. Я выпишу феназепам, чтобы вы выспались, а завтра вы напишите отказ от лечения и просьбу перевести в дневной стационар». Это было как раз то, чего мне хотелось, и я всё подписала.

Источник

Судья ради экспертизы закрыл меня в психушке на месяц. Равнодушие врачей, угрозы убийством и клопы

Сначала против меня возбудили уголовное дело, потом домой приехали омоновцы с обыском. Забрали все документы, электронику, банковские карты, три сотовых телефона и повезли меня в ближайший город на допрос — а я живу в деревне. Поначалу следователь допрашивал без адвоката, потом пришел государственный юрист, но он только хлопал глазами и ничем не помогал.

Мне назначили амбулаторную психологическую экспертизу — это просто разговор с психиатром и тесты. Я ее прошел, был признан вменяемым. Потом следователь попросил суд провести стационарную психиатрическую экспертизу, чтобы «уточнить степень выраженности эмоционально-волевых нарушений». Когда я приехал в суд, чтобы обжаловать эту экспертизу, меня срочно вызвали к следователю — мол, чтобы уточнить несколько вопросов. Я согласился, за мной приехали. Но вместо допроса следователь просто отдал конвоирам бумагу о психиатрической экспертизе, и те повезли меня в психушку. Я пытался объяснить сотрудникам, что решение суда вступает в силу только через десять дней, но они разводили руками — приказ есть приказ. Обещали, что в больнице надо будет полежать три дня. На самом деле я застрял там на месяц.

В больнице меня попросили подписать документ о согласии на экспертизу. Я не согласился. Но их это не смутило. Якобы суд уже все решил. Меня заставили раздеться и отдать все личные вещи. Осмотрели. Выдали поношенную сине-зеленую форму. Брюки и рубашку. На ярлычке было написано, что костюму уже три года, он был заношен до дыр. Телефон сразу же забрали. Мол, чтобы я никого не фотографировал. Я только успел отправить маме СМС, что меня закрывают. Позвонил адвокату, но тот попросил перезвонить, когда выйду. Попытался договориться с заведующей, чтобы телефон все-таки оставили, но она не стала меня слушать. Вместо этого спрашивала, почему у меня нет девушки, и когда я ответил, что у меня недостаточно денег и я опасаюсь заразиться ВИЧ из-за эпидемии, заведующая записала в дневнике наблюдения: «Пропагандирует превосходство. Считает всех женщин больными СПИДом».

Больница была похожа на старенькую четырехэтажную школу. Стены покрашены краской, повсюду кафель. Я жил в шестиместной палате вместе с другими «подэкспертными» — нас так называли. Рядом был душ и туалет. Больше всего мне не нравилось, что в палате не было двери, а ночью из коридора шел свет.

Хоть окна были и пластиковые, из них дуло. Я дважды заболел. Примерно через неделю у меня поднялась температура до 38 градусов, и началась ангина. Болели в палате практически все. Мы просили заведующую утеплить или заклеить окно, но она ничего не делала. Примерно через две недели я смог занять койку рядом с батареей и греть об нее ноги.

Так быстро я заболел не только из-за сквозняков и холода — кстати, одеяла там совсем не греют. Но и из-за ужасного питания. Есть там невозможно. Все без соли и без сахара, очень невкусное. Котлета на обед то ли рыбная, то ли мясная, непонятно. Утром давали полкружки кофейного напитка, мерзкую кашу и кусок хлеба. Если бы не передачки, я бы отощал. Слава богу, мама привозила мне фрукты, йогурты и колбасу. Передачки можно было есть только после ужина и в столовой — хранить у себя пищу запрещено.

В матрасе жили клопы. Я не чувствовал их ночами, но находил на себе. Держать свои вещи в палате нельзя, мне разрешили взять только тапочки. Даже полотенце выдают казенное. Бриться дозволено только по четвергам и воскресеньям. Подъем в психушке был в семь утра, отбой в 11. В свободное от приемов пищи и встреч с медиками время ты можешь читать книги (я взял «Войну и мир»), смотреть телевизор в отдельной комнате и играть в настольный теннис, если есть мячики. И все. Так целый месяц. А еще есть тихий час днем — тогда нельзя вообще подниматься — только читаешь лежа или спишь.

Каждый день я разговаривал с психологами и психиатрами. Они задавали мне вопросы, просили заполнять тесты. Часто спрашивали про материалы дела. Мне кажется, что они при этом делали записи для следователя. Много раз спрашивали, почему я не признаю себя виновным. Одна из врачей прочитала мою карту и сказала, что мои дела плохи и что я — загнанная мышь.

Связаться со мной никто не мог. Мама звонила 26 раз в день на стационарный номер больницы, но никто не брал трубку. С санитарами лучше было не общаться. Я от скуки хотел взять брошюрку на стенде про конституцию, они на меня заорали: «Положи на место».

Отпустили меня спустя 28 дней. С заключением «вменяем».

Источник