Палата № 6 Текст
Палата № 6
В больничном дворе стоит небольшой флигель, окруженный целым лесом репейника, крапивы и дикой конопли. Крыша на нем ржавая, труба наполовину обвалилась, ступеньки у крыльца сгнили и поросли травой, а от штукатурки остались одни только следы. Передним фасадом обращен он к больнице, задним – глядит в поле, от которого отделяет его серый больничный забор с гвоздями. Эти гвозди, обращенные остриями кверху, и забор, и самый флигель имеют тот особый унылый, окаянный вид, какой у нас бывает только у больничных и тюремных построек.
Если вы не боитесь ожечься о крапиву, то пойдемте по узкой тропинке, ведущей к флигелю, и посмотрим, что делается внутри. Отворив первую дверь, мы входим в сени. Здесь у стен и около печки навалены целые горы больничного хлама. Матрацы, старые изодранные халаты, панталоны, рубахи с синими полосками, никуда не годная, истасканная обувь – вся эта рвань свалена в кучи, перемята, спуталась, гниет и издает удушливый запах.
На хламе всегда с трубкой в зубах лежит сторож Никита, старый отставной солдат с порыжелыми нашивками. У него суровое, испитое лицо, нависшие брови, придающие лицу выражение степной овчарки, и красный нос; он невысок ростом, на вид сухощав и жилист, но осанка у него внушительная и кулаки здоровенные. Принадлежит он к числу тех простодушных, положительных, исполнительных и тупых людей, которые больше всего на свете любят порядок и потому убеждены, что их надо бить. Он бьет по лицу, по груди, по спине, по чем попало, и уверен, что без этого не было бы здесь порядка.
Далее вы входите в большую, просторную комнату, занимающую весь флигель, если не считать сеней. Стены здесь вымазаны грязно-голубою краской, потолок закопчен, как в курной избе, – ясно, что здесь зимой дымят печи и бывает угарно. Окна изнутри обезображены железными решетками. Пол сер и занозист. Воняет кислою капустой, фитильною гарью, клопами и аммиаком, и эта вонь в первую минуту производит на вас такое впечатление, как будто вы входите в зверинец.
В комнате стоят кровати, привинченные к полу. На них сидят и лежат люди в синих больничных халатах и по-старинному в колпаках. Это – сумасшедшие.
Всех их здесь пять человек. Только один благородного звания, остальные же все мещане. Первый от двери, высокий худощавый мещанин с рыжими блестящими усами и с заплаканными глазами, сидит, подперев голову, и глядит в одну точку. День и ночь он грустит, покачивая головой, вздыхая и горько улыбаясь; в разговорах он редко принимает участие и на вопросы обыкновенно не отвечает. Ест и пьет он машинально, когда дают. Судя по мучительному, бьющему кашлю, худобе и румянцу на щеках, у него начинается чахотка.
За ним следует маленький, живой, очень подвижной старик с острою бородкой и с черными, кудрявыми, как у негра, волосами. Днем он прогуливается по палате от окна к окну или сидит на своей постели, поджав по-турецки ноги, и неугомонно, как снегирь, насвистывает, тихо поет и хихикает. Детскую веселость и живой характер проявляет он и ночью, когда встает затем, чтобы помолиться Богу, то есть постучать себя кулаками по груди и поковырять пальцем в дверях. Это жид Мойсейка, дурачок, помешавшийся лет двадцать назад, когда у него сгорела шапочная мастерская.
Из всех обитателей палаты № 6 только ему одному позволяется выходить из флигеля и даже из больничного двора на улицу. Такой привилегией он пользуется издавна, вероятно, как больничный старожил и как тихий, безвредный дурачок, городской шут, которого давно уже привыкли видеть на улицах окруженным мальчишками и собаками. В халатишке, в смешном колпаке и в туфлях, иногда босиком и даже без панталон, он ходит по улицам, останавливаясь у ворот и лавочек, и просит копеечку. В одном месте дадут ему квасу, в другом – хлеба, в третьем – копеечку, так что возвращается он во флигель обыкновенно сытым и богатым. Все, что он приносит с собой, отбирает у него Никита в свою пользу. Делает это солдат грубо, с сердцем, выворачивая карманы и призывая Бога в свидетели, что он никогда уже больше не станет пускать жида на улицу и что беспорядки для него хуже всего на свете.
Мойсейка любит услуживать. Он подает товарищам воду, укрывает их, когда они спят, обещает каждому принести с улицы по копеечке и сшить по новой шапке; он же кормит с ложки своего соседа с левой стороны, паралитика. Поступает он так не из сострадания и не из каких-либо соображений гуманного свойства, а подражая и невольно подчиняясь своему соседу с правой стороны Громову.
Иван Дмитрич Громов, мужчина лет тридцати трех, из благородных, бывший судебный пристав и губернский секретарь, страдает манией преследования. Он или лежит на постели, свернувшись калачиком, или же ходит из угла в угол, как бы для моциона, сидит же очень редко. Он всегда возбужден, взволнован и напряжен каким-то смутным, неопределенным ожиданием. Достаточно малейшего шороха в сенях или крика на дворе, чтобы он поднял голову и стал прислушиваться: не за ним ли это идут? Не его ли ищут? И лицо его при этом выражает крайнее беспокойство и отвращение.
Мне нравится его широкое, скуластое лицо, всегда бледное и несчастное, отражающее в себе, как в зеркале, замученную борьбой и продолжительным страхом душу. Гримасы его странны и болезненны, но тонкие черты, положенные на его лицо глубоким искренним страданием, разумны и интеллигентны, и в глазах теплый, здоровый блеск. Нравится мне он сам, вежливый, услужливый и необыкновенно деликатный в обращении со всеми, кроме Никиты. Когда кто-нибудь роняет пуговку или ложку, он быстро вскакивает с постели и поднимает. Каждое утро он поздравляет своих товарищей с добрым утром, ложась спать – желает им спокойной ночи.
Кроме постоянно напряженного состояния и гримасничанья, сумасшествие его выражается еще в следующем. Иногда по вечерам он запахивается в свой халатик и, дрожа всем телом, стуча зубами, начинает быстро ходить из угла в угол и между кроватей. Похоже на то, как будто у него сильная лихорадка. По тому, как он внезапно останавливается и взглядывает на товарищей, видно, что ему хочется сказать что-то очень важное, но, по-видимому, соображая, что его не будут слушать или не поймут, он нетерпеливо встряхивает головой и продолжает шагать. Но скоро желание говорить берет верх над всякими соображениями, и он дает себе волю и говорит горячо и страстно. Речь его беспорядочна, лихорадочна, как бред, порывиста и не всегда понятна, но зато в ней слышится, и в словах и в голосе, что-то чрезвычайно хорошее. Когда он говорит, вы узнаете в нем сумасшедшего и человека. Трудно передать на бумаге его безумную речь. Говорит он о человеческой подлости, о насилии, попирающем правду, о прекрасной жизни, какая со временем будет на земле, об оконных решетках, напоминающих ему каждую минуту о тупости и жестокости насильников. Получается беспорядочное, нескладное попурри из старых, но еще не допетых песен.
Прежде, при отце, Иван Дмитрич, проживая в Петербурге, где он учился в университете, получал шестьдесят – семьдесят рублей в месяц и не имел никакого понятия о нужде, теперь же ему пришлось резко изменить свою жизнь. Он должен был от утра до ночи давать грошовые уроки, заниматься перепиской и все-таки голодать, так как весь заработок посылался матери на пропитание. Такой жизни не выдержал Иван Дмитрич; он пал духом, захирел и, бросив университет, уехал домой. Здесь, в городке, он по протекции получил место учителя в уездном училище, но не сошелся с товарищами, не понравился ученикам и скоро бросил место. Умерла мать. Он с полгода ходил без места, питаясь только хлебом и водой, затем поступил в судебные пристава. Эту должность занимал он до тех пор, пока не был уволен по болезни.
В городе, несмотря на резкость его суждений и нервность, его любили и за глаза ласково называли Ваней. Его врожденная деликатность, услужливость, порядочность, нравственная чистота и его поношенный сюртучок, болезненный вид и семейные несчастья внушали хорошее, теплое и грустное чувство; к тому же он был хорошо образован и начитан, знал, по мнению горожан, все и был в городе чем-то вроде ходячего справочного словаря.
Читал он очень много. Бывало, все сидит в клубе, нервно теребит бородку и перелистывает журналы и книги; и по лицу его видно, что он не читает, а глотает, едва успев разжевать. Надо думать, что чтение было одною из его болезненных привычек, так как он с одинаковою жадностью набрасывался на все, что попадало ему под руки, даже на прошлогодние газеты и календари. Дома у себя читал он всегда лежа.
Утром Иван Дмитрич поднялся с постели в ужасе, с холодным потом на лбу, совсем уже уверенный, что его могут арестовать каждую минуту. Если вчерашние тяжелые мысли так долго не оставляют его, думал он, то, значит, в них есть доля правды. Не могли же они, в самом деле, прийти в голову безо всякого повода.
Городовой не спеша прошел мимо окон: это недаром. Вот два человека остановились около дома и молчат. Почему они молчат?
И для Ивана Дмитрича наступили мучительные дни и ночи. Все проходившие мимо окон и входившие во двор казались шпионами и сыщиками. В полдень обыкновенно исправник проезжал на паре по улице; это он ехал из своего подгородного имения в полицейское правление, но Ивану Дмитричу казалось каждый раз, что он едет слишком быстро и с каким-то особенным выражением: очевидно, спешит объявить, что в городе проявился очень важный преступник. Иван Дмитрич вздрагивал при всяком звонке и стуке в ворота, томился, когда встречал у хозяйки нового человека; при встрече с полицейскими и жандармами улыбался и насвистывал, чтобы казаться равнодушным. Он не спал все ночи напролет, ожидая ареста, но громко храпел и вздыхал, как сонный, чтобы хозяйке казалось, что он спит; ведь если не спит, то, значит, его мучают угрызения совести – какая улика! Факты и здравая логика убеждали его, что все эти страхи – вздор и психопатия, что в аресте и тюрьме, если взглянуть на дело пошире, в сущности, нет ничего страшного – была бы совесть спокойна; но чем умнее и логичнее он рассуждал, тем сильнее и мучительнее становилась душевная тревога. Это было похоже на то, как один пустынник хотел вырубить себе местечко в девственном лесу; чем усерднее он работал топором, тем гуще и сильнее разрастался лес. Иван Дмитрич в конце концов, видя, что это бесполезно, совсем бросил рассуждать и весь отдался отчаянию и страху.
Он стал уединяться и избегать людей. Служба и раньше была ему противна, теперь же она стала для него невыносима. Он боялся, что его как-нибудь подведут, положат ему незаметно в карман взятку и потом уличат, или он сам нечаянно сделает в казенных бумагах ошибку, равносильную подлогу, или потеряет чужие деньги. Странно, что никогда в другое время мысль его не была так гибка и изобретательна, как теперь, когда он каждый день выдумывал тысячи разнообразных поводов к тому, чтобы серьезно опасаться за свою свободу и честь. Но зато значительно ослабел интерес к внешнему миру, в частности к книгам, и стала сильно изменять память.
Его задержали, привели домой и послали хозяйку за доктором. Доктор Андрей Ефимыч, о котором речь впереди, прописал холодные примочки на голову и лавровишневые капли, грустно покачал головой и ушел, сказав хозяйке, что уж больше он не придет, потому что не следует мешать людям сходить с ума. Так как дома не на что было жить и лечиться, то скоро Ивана Дмитрича отправили в больницу и положили его там в палате для венерических больных. Он не спал по ночам, капризничал и беспокоил больных и скоро, по распоряжению Андрея Ефимыча, был переведен в палату № 6.
Через год в городе уже совершенно забыли про Ивана Дмитрича, и книги его, сваленные хозяйкой в сани под навесом, были растасканы мальчишками.
Палата №6
А. П. Чехов
Лучшая рецензия на книгу
17 сентября 2021 г. 22:29
Вот ведь странная мысль меня посетила. Чем больше читаю русскую классику, полную депрессивности, отчаяния. тем чаще задаюсь вопросом: а зачем это мне? Просто поставить галочку «я читал Чехова», типа must have для уважающего себя читателя? Да, это гениально. Да, Чехов был зеркалом своей эпохи, как и Достоевский, Толстой, Солженицын. Но что-то, видимо, устала моя душа от этой «древнерусской тоски». И дело не в том, что подавайте мне хэппи эндов и романтики. А в том, что мир действительно прекрасен. И чтобы говорить об этом, не обязательно быть романтиком и верить в хэппи энды. Но Россия уже много веков не знает этой мысли, что мир прекрасен. и русские авторы лишь проецируют эту мысль на бумагу. это честно, это наверно правильно, ибо другой мысли им не было позволено. Но, узнав, что мир…
Формат аудиокниги: MP3 CD
Тип упаковки: DigiPack
Общее время звучания: 1 час 52 минуты.
Возрастные ограничения: 6+
Выражение «Палата № 6» стало нарицательным в русском языке. Так обозначают что-либо ненормальное.
Дуэт Иваси в 1996 году написал песню «Ума палата номер шесть».
У поэта и музыканта Александра Башлачева есть песня «Палата № 6»
Название «Палата № 6» носила команда КВН из Ужгорода, в которой свою творческую деятельность начинала будущая певица Ёлка.
Выражение «Палата № 6» стало нарицательным в русском языке. Так обозначают что-либо ненормальное.
Дуэт Иваси в 1996 году написал песню «Ума палата номер шесть».
У поэта и музыканта Александра Башлачева есть песня «Палата № 6»
Название «Палата № 6» носила команда КВН из Ужгорода, в которой свою творческую деятельность начинала будущая певица Ёлка.
Первое упоминание о повести встречается в письме Чехова к его издателю А. С. Суворину от 31 марта 1892 года:
Веду жизнь по преимуществу растительную, которая постоянно отравляется мыслью, что надо писать, вечно писать. Пишу повесть. Прежде чем печатать, хотел бы прислать Вам её для цензуры, ибо Ваше мнение для меня золото, но надо торопиться, так как нет денег. В повести много рассуждений и отсутствует элемент любви. Есть фабула, завязка и развязка. Направление либеральное. Размер — 2 печатных листа. Но надо было бы с Вами посоветоваться, а то я боюсь нагородить чепухи и скуки. У Вас превосходный вкус, и Вашему первому впечатлению я верю, как тому, что на небесах есть солнце. Если не будут торопиться печатать мой рассказ и дадут мне месяц-два для поправок, то разрешите мне прислать Вам корректуру.
— Письмо А. С. Суворину от 31 марта 1892 года
16 апреля Чехов писал И. И. Ясинскому, что привёз рукопись в Москву, чтобы отдать её в редакцию «Русского обозрения». 29 апреля Чехов писал Л. А. Авиловой, что продолжает работу над «Палатой № 6»:
Кончаю повесть, очень скучную, так как в ней совершенно отсутствуют женщина и элемент любви. Терпеть не могу таких повестей, написал же как-то нечаянно, по легкомыслию. Могу прислать Вам оттиск, если буду знать Ваш адрес после июня.
— Письмо Л. А. Авиловой от 29 апреля 1892 года
В письме А. С. Суворину от 15 мая он пишет, что послал конец повести и начал писать новую (вероятно, имеется в виду рассказ «Соседи»):
Я уже прочёл корректуру, послал конец, а ответа нет и нет! Вероятно, мне не заплатят, ибо дела и судьба журнала тесно связаны с крахом нотариуса Боборыкина. Потерпите, вышлю долг, ибо пишу ещё повесть.
— Письмо А. С. Суворину от 15 мая 1892 года
В небольшом больничном флигеле находится палата № 6 для душевнобольных. В палате обитают пять человек, среди которых дурачок Моисейка и бывший судебный пристав Иван Дмитрич Громов. После описания больных автор знакомит нас с доктором Андреем Ефимычем Рагиным. Когда он вступил в должность, больница находилась в ужасном состоянии. Страшная бедность, антисанитария. Рагин отнёсся к этому равнодушно. Он умный и честный человек, но у него нет воли и веры в своё право изменять жизнь к лучшему. Поначалу он работает усердно, однако скоро начинает скучать и понимает, что в таких условиях лечить больных бессмысленно. От таких рассуждений Рагин забрасывает дела и ходит в больницу уже не каждый день. Немного поработав, больше для вида, он идёт домой и читает. Через каждые полчаса выпивает рюмку водки и закусывает солёным огурцом или мочёным яблоком. Потом обедает и пьёт пиво. К вечеру обыкновенно приходит почтмейстер Михаил Аверьяныч. Доктор и почтмейстер ведут бессмысленные разговоры и жалуются на судьбу. Когда гость уходит, Рагин продолжает чтение. Он читает всё подряд, отдавая за книги половину жалованья; больше всего любит философию и историю. Читая, чувствует себя счастливым.
В один из весенних вечеров Рагин невзначай навещает палату № 6. Там он обвиняется Громовым в воровстве и втягивается в продолжительную беседу. Визиты доктора во флигель становятся ежедневными, разговоры с Громовым производят на Андрея Ефимыча глубокое впечатление. Они спорят. Доктор занимает позицию греческих стоиков и проповедует презрение к жизненным страданиям, а Громов мечтает покончить со страданиями, называет философию доктора ленью. По больничному корпусу разносится слух о посещениях доктором палаты № 6. В конце июня это становится известно доктору Хоботову, молодому врачу, очевидно желающему занять место Рагина на посту главного врача. В августе Андрей Ефимыч получает письмо от городского головы с просьбой явиться в управу по очень важному делу. Состоявшийся разговор становится комиссией на освидетельствование его умственных способностей.
В тот же день почтмейстер предлагает ему взять отпуск и отправиться в путешествие. Через неделю Рагину предлагают отдохнуть, то есть подать в отставку. Он принимает это равнодушно и едет с Михаилом Аверьянычем в Москву, затем в Петербург и, наконец в Варшаву. По дороге почтмейстер надоедает ему своими разговорами, жадностью, обжорством; он проигрывается в карты и, чтобы отдать долг, занимает 500 рублей у Рагина. После этого они возвращаются домой.
Дома ждут финансовые трудности и продолжение разговоров о сумасшествии Андрея Ефимыча. Однажды он не выдерживает и, вспылив, выгоняет из своей квартиры Хоботова и почтмейстера. Ему становится стыдно и досадно за своё поведение, утром доктор идет извиняться к почтмейстеру. Михаил Аверьяныч предлагает ему лечь в больницу. В тот же вечер к нему приходит Хоботов и просит совета. Два доктора заходят в палату № 6 якобы на консилиум, Хоботов выходит за стетоскопом и не возвращается. Через полчаса входит Никита с охапкой одежды. Рагин всё понимает. Сначала он пытается выйти из палаты, но Никита не пускает. Рагин и Громов устраивают бунт, Никита бьёт Андрея Ефимыча в лицо. Доктор осознаёт, что из палаты ему никогда не выйти. Это ввергает его в состояние безразличия, и на другой день он умирает от апоплексического удара. На похоронах присутствуют только Михаил Аверьяныч и Дарьюшка.
В небольшом больничном флигеле находится палата № 6 для душевнобольных. В палате обитают пять человек, среди которых дурачок Моисейка и бывший судебный пристав Иван Дмитрич Громов. После описания больных автор знакомит нас с доктором Андреем Ефимычем Рагиным. Когда он вступил в должность, больница находилась в ужасном состоянии. Страшная бедность, антисанитария. Рагин отнёсся к этому равнодушно. Он умный и честный человек, но у него нет воли и веры в своё право изменять жизнь к лучшему. Поначалу он работает усердно, однако скоро начинает скучать и понимает, что в таких условиях лечить больных бессмысленно. От таких рассуждений Рагин забрасывает дела и ходит в больницу уже не каждый день. Немного поработав, больше для вида, он идёт домой и читает. Через каждые полчаса выпивает рюмку водки и закусывает солёным огурцом или мочёным яблоком. Потом обедает и пьёт пиво. К вечеру обыкновенно приходит почтмейстер Михаил Аверьяныч. Доктор и почтмейстер ведут бессмысленные разговоры и жалуются на судьбу. Когда гость уходит, Рагин продолжает чтение. Он читает всё подряд, отдавая за книги половину жалованья; больше всего любит философию и историю. Читая, чувствует себя счастливым.
В один из весенних вечеров Рагин невзначай навещает палату № 6. Там он обвиняется Громовым в воровстве и втягивается в продолжительную беседу. Визиты доктора во флигель становятся ежедневными, разговоры с Громовым производят на Андрея Ефимыча глубокое впечатление. Они спорят. Доктор занимает позицию греческих стоиков и проповедует презрение к жизненным страданиям, а Громов мечтает покончить со страданиями, называет философию доктора ленью. По больничному корпусу разносится слух о посещениях доктором палаты № 6. В конце июня это становится известно доктору Хоботову, молодому врачу, очевидно желающему занять место Рагина на посту главного врача. В августе Андрей Ефимыч получает письмо от городского головы с просьбой явиться в управу по очень важному делу. Состоявшийся разговор становится комиссией на освидетельствование его умственных способностей.
В тот же день почтмейстер предлагает ему взять отпуск и отправиться в путешествие. Через неделю Рагину предлагают отдохнуть, то есть подать в отставку. Он принимает это равнодушно и едет с Михаилом Аверьянычем в Москву, затем в Петербург и, наконец в Варшаву. По дороге почтмейстер надоедает ему своими разговорами, жадностью, обжорством; он проигрывается в карты и, чтобы отдать долг, занимает 500 рублей у Рагина. После этого они возвращаются домой.
Дома ждут финансовые трудности и продолжение разговоров о сумасшествии Андрея Ефимыча. Однажды он не выдерживает и, вспылив, выгоняет из своей квартиры Хоботова и почтмейстера. Ему становится стыдно и досадно за своё поведение, утром доктор идет извиняться к почтмейстеру. Михаил Аверьяныч предлагает ему лечь в больницу. В тот же вечер к нему приходит Хоботов и просит совета. Два доктора заходят в палату № 6 якобы на консилиум, Хоботов выходит за стетоскопом и не возвращается. Через полчаса входит Никита с охапкой одежды. Рагин всё понимает. Сначала он пытается выйти из палаты, но Никита не пускает. Рагин и Громов устраивают бунт, Никита бьёт Андрея Ефимыча в лицо. Доктор осознаёт, что из палаты ему никогда не выйти. Это ввергает его в состояние безразличия, и на другой день он умирает от апоплексического удара. На похоронах присутствуют только Михаил Аверьяныч и Дарьюшка.
1974 — «Krankensaal 6» (ФРГ), — реж. Карл Фрухтман
1978 — «Paviljon VI» (Югославия), — реж. Лучиан Пинтилие
1987 — «Sala nr 6» (Польша), — реж. Кшиштоф Грубер, по сценарию Анджея Домалика
2004 — «Рагин» (Россия), — реж. Кирилл Серебренников, по сценарию Михаила Угарова и Дмитрия Зверькова
2009 — «Палата № 6» (Россия), — реж. Карен Шахназаров, по сценарию Александра Бородянского и Карена Шахназарова
1974 — «Krankensaal 6» (ФРГ), — реж. Карл Фрухтман
1987 — «Sala nr 6» (Польша), — реж. Кшиштоф Грубер, по сценарию Анджея Домалика
2004 — «Рагин» (Россия), — реж. Кирилл Серебренников, по сценарию Михаила Угарова и Дмитрия Зверькова
2009 — «Палата № 6» (Россия), — реж. Карен Шахназаров, по сценарию Александра Бородянского и Карена Шахназарова
Палата номер 6 количество страниц
ISBN 978-9949-480-29-6 (epub)
Digiteerinud Eesti Digiraamatute Keskus 2011
На хламе всегда с трубкой в зубах лежит сторож Никита, старый отставной солдат с порыжелыми нашивками. У него суровое, испитое лицо, нависшие брови, придающие лицу выражение степной овчарки, и красный нос; он невысок ростом, на вид сухощав и жилист, но осанка у него внушительная и кулаки здоровенные. Принадлежит он к числу тех простодушных, положительных, исполнительных и тупых людей, которые больше всего на свете любят порядок и потому убеждены, что их надо бить. Он бьет по лицу, по груди, по спине, по чем попало, и уверен, что без этого не было бы здесь порядка.
Всех их здесь пять человек. Только один благородного звания, остальные же все мещане. Первый от двери, высокий, худощавый мещанин с рыжими блестящими усами и с заплаканными глазами, сидит, подперев голову, и глядит в одну точку. День и ночь он грустит, покачивая головой, вздыхая и горько улыбаясь; в разговорах он редко принимает участие и на вопросы обыкновенно не отвечает. Ест и пьет он машинально, когда дают. Судя по мучительному, бьющему кашлю, худобе и румянцу на щеках, у него начинается чахотка.
За ним следует маленький, живой, очень подвижной старик с острою бородкой и с черными, кудрявыми, как у негра, волосами. Днем он прогуливается по палате от окна к окну или сидит на своей постели, поджав по-турецки ноги, и неугомонно, как снегирь, насвистывает, тихо поет и хихикает. Детскую веселость и живой характер проявляет он и ночью, когда встает затем, чтобы помолиться богу, то есть постучать себя кулаками по груди и поковырять пальцем в дверях. Это жид Мойсейка, дурачок, помешавшийся лет двадцать назад, когда у него сгорела шапочная мастерская.
Мойсейка любит услуживать. Он подает товарищам еду, укрывает их, когда они спят, обещает каждому принести с улицы по копеечке и сшить по новой шапке; он же кормит с ложки своего соседа с левой стороны, паралитика. Поступает он так не из сострадания и не из каких-либо соображений гуманного свойства, а подражая и невольно подчиняясь своему соседу с правой стороны, Громову.
Иван Дмитрич Громов, мужчина лет тридцати трех, из благородных, бывший судебный пристав и губернский секретарь, страдает манией преследования. Он или лежит на постели, свернувшись калачиком, или же ходит из угла в угол, как бы для моциона, сидит же очень редко. Он всегда возбужден, взволнован и напряжен каким-то смутным, неопределенным ожиданием. Достаточно малейшего шороха в сенях или крика на дворе, чтобы он поднял голосу и стал прислушиваться: не за ним ли это идут? Не его ли ищут? И лицо его при этом выражает крайнее беспокойство и отвращение.
Кроме постоянно напряженного состояния и гримасничанья, сумасшествие его выражается еще в следующем. Иногда по вечерам он запахивается в свой халатик и, дрожа всем телом, стуча зубами, начинает быстро ходить из угла в угол и между кроватей. Похоже на то, как будто у него сильная лихорадка. По тому, как он внезапно останавливается и взглядывает на товарищей, видно, что ему хочется сказать что-то очень важное, но, по-видимому, соображая, что его не будут слушать или не поймут, он нетерпеливо встряхивает головой и продолжает шагать. Но скоро желанно говорить берет верх над всякими соображениями, и он дает себе волю и говорит горячо и страстно. Речь его беспорядочна, лихорадочна, как бред, порывиста и не всегда понятна, но зато в ней слышится, и в словах и в голосе, что-то чрезвычайно хорошее. Когда он говорит, вы узнаете в ном сумасшедшего ч человека. Трудно передать на бумаге его безумную речь. Говорит он о человеческой подлости, о насилии, попирающем правду, о прекрасной жизни, какая со временем будет на земле, об оконных решетках, напоминающих ему каждую минуту о тупости и жестокости насильников. Получается беспорядочное, нескладное попури из старых, но еще не допетых песен.
Прежде, при отце, Иван Дмитрич, проживая в Петербурге, где он учился в уицверсигеге, получал шестьдесят-семьдесят рублей в месяц и не имел никакого понятия о нужде, теперь же ему пришлось резко изменить свою жизнь. Он должен был от утра до ночи давать грошовые уроки, заниматься перепиской и все-таки голодать, так как весь заработок посылался матери на пропитание. Такой жизни не выдержал Иван Дмитрич; он пал духом, захирел и, бросив университет, уехал домой. Здесь, в городке, он по протекции получил место учителя в уездном училище, но не сошелся с товарищами, не понравился ученикам и скоро бросил место. Умерла мать. Он с полгода ходил без места, питаясь только хлебом и водой, затем поступил в судебные пристава. Эту должность занимал он до тех пор, пока не был уволен по болезни.
